Эсхин воротился. Немного спустя,
Открылись прохладные двери —
Кто первый в жилище земное вошел
И там дожидался другого?
А кто с навощеной табличкой бродил
По берегу светлого моря,
И видел вокруг, и об этом писал
Достаточно долго. Позднее,

Когда племена обошли Пелион
И тихо приблизились к дому,
Увидели — уголь жаровни погас,
Циновки покрыты пыльцою,
Лишь мраморный курос сжимает в руке
Стило и табличку, и пишет
Заглавную букву — и пахнет смола
Растении, разросшихся буйно.

В смолистом лесу, в кипарисной тени
Открой сочинение Пселла —
Увидишь, кто чистой Алфея струей
Наполнил железные чаши,
Кто в двери стучался и камень топтал,
Рубил кипарисы — но снова
Бродить отправлялся Эсхин, а Теон
Сидел у горящего моря.

Я шел сквозь зеленую спину хребта,
Над морем и городом белым.
К востоку — впадал тихоструйный Алфей,
На западе — желтые горы
Дрожали сквозь зной, и подножия их
Знакомую хижину скрыли.
Но я повернул и направился к ней,
На розовый мрамор порога.

По плитам прохладным мерцала роса,
Теон и Эсхин возвращались
Под свод кипарисов. Но новая тень
Дорогу мою заступила:
— Не надо тревожить! Смолистая ночь
Украсит любую беседу!
Пойдемте к волнам, дорогой Тимофей!
— Извольте, Василий Андреич!

Мы вышли на пристань — душистая мгла,
Движение мифов небесных.
Пока мы друг другу читали стихи,
Они загорелись чуть ярче.
Покуда светлела соленая гладь,
И белые камни остыли,
Я что—то промолвил сквозь утренний бриз,
И Солнце взошло, отвечая.

Хвала жизнедатцу Зевесу! Хвала
Творению сущему! Впрочем,
Не то ли написано в каждой строке
Свободной дидактики века?
Не то ль сочинитель имеет в виду,
Когда возвращается в город
Вдоль берега моря, соленой волной
Целующей гладкую гальку.

Ворота открыты. Гробница вдали
В тени тополей и смоковниц;
Во двор монастырский с тяжелой киркой
Проходит по мраморным плитам
(Тем самым, которыми шел Геродот)
Писатель, устав на раскопе
У тихой реки, над которой сидит
Теон, ожидая Эсхина.